Неточные совпадения
Замечу кстати: все поэты —
Любви мечтательной друзья.
Бывало, милые
предметыМне снились, и душа моя
Их образ тайный сохранила;
Их после муза оживила:
Так я, беспечен, воспевал
И деву гор, мой идеал,
И пленниц берегов Салгира.
Теперь от вас, мои друзья,
Вопрос нередко слышу я:
«О ком твоя вздыхает лира?
Кому, в толпе ревнивых дев,
Ты посвятил ее напев?
Поклонник славы и свободы,
В волненье бурных дум своих,
Владимир и писал бы оды,
Да Ольга не читала их.
Случалось ли поэтам слезным
Читать в глаза своим любезным
Свои творенья? Говорят,
Что в мире выше нет наград.
И впрямь, блажен любовник скромный,
Читающий мечты свои
Предмету песен и
любви,
Красавице приятно-томной!
Блажен… хоть, может быть, она
Совсем иным развлечена.
Конечно, не один Евгений
Смятенье Тани видеть мог;
Но целью взоров и суждений
В то время жирный был пирог
(К несчастию, пересоленный);
Да вот в бутылке засмоленной,
Между жарким и блан-манже,
Цимлянское несут уже;
За ним строй рюмок узких, длинных,
Подобно талии твоей,
Зизи, кристалл души моей,
Предмет стихов моих невинных,
Любви приманчивый фиал,
Ты, от кого я пьян бывал!
Если Ольге приходилось иногда раздумываться над Обломовым, над своей
любовью к нему, если от этой
любви оставалось праздное время и праздное место в сердце, если вопросы ее не все находили полный и всегда готовый ответ в его голове и воля его молчала на призыв ее воли, и на ее бодрость и трепетанье жизни он отвечал только неподвижно-страстным взглядом, — она впадала в тягостную задумчивость: что-то холодное, как змея, вползало в сердце, отрезвляло ее от мечты, и теплый, сказочный мир
любви превращался в какой-то осенний день, когда все
предметы кажутся в сером цвете.
«Послушай, гетман, для тебя
Я позабыла всё на свете.
Навек однажды полюбя,
Одно имела я в
предмете:
Твою
любовь. Я для нее
Сгубила счастие мое,
Но ни о чем я не жалею…
Ты помнишь: в страшной тишине,
В ту ночь, как стала я твоею,
Меня любить ты клялся мне.
Зачем же ты меня не любишь...
— Вы так часто обращаетесь к своему любимому
предмету, к
любви, а посмотрите, cousin, ведь мы уж стары, пора перестать думать об этом! — говорила она, кокетливо глядя в зеркало.
Вера, по настоянию бабушки (сама Татьяна Марковна не могла), передала Райскому только глухой намек о ее
любви,
предметом которой был Ватутин, не сказав ни слова о «грехе». Но этим полудоверием вовсе не решилась для Райского загадка — откуда бабушка, в его глазах старая девушка, могла почерпнуть силу, чтоб снести, не с девическою твердостью, мужественно, не только самой — тяжесть «беды», но успокоить и Веру, спасти ее окончательно от нравственной гибели, собственного отчаяния.
— Софья Игнатьевна… прежде всего успокойтесь, — тихо заговорил Лоскутов, стараясь осторожно отнять руки от лица. — Поговоримте серьезно… В вас сказалась теперь потребность
любви, и вы сами обманываете себя. У вас совершенно ложный идеализированный взгляд на
предмет вашей страсти, а затем…
Смотришь, уж и примчался к концу; вот уж и вечер; вот уж заспанный слуга и натягивает на тебя сюртук — оденешься и поплетешься к приятелю и давай трубочку курить, пить жидкий чай стаканами да толковать о немецкой философии,
любви, вечном солнце духа и прочих отдаленных
предметах.
Для данного мира действительности, мира видимого, объекта знания, волевой акт свободного избрания, т. е. акт веры, уже совершен, совершен в таинственной глубине бытия; для мира же иного, мира невидимых вещей, мы вновь должны совершить акт свободного волевого избрания, избрания того мира
предметом своей
любви, т. е. акт веры.
Христос —
предмет веры и
любви христианской не принуждает, не является в образе материально насилующим...
Сердце у ней доброе, в характере много доверчивости, как у всех несчастных и угнетенных, не успевших еще ожесточиться; потребность
любви пробуждена; но она не находит для себя ни простора, ни разумной опоры, ни достойного
предмета.
Он обращается к Еремке, у которого есть знакомый колдун, и спрашивает: «Может он приворожить девку, чтоб любила, чтоб не она надо мной, а я над ней куражился, как душе угодно?» Вот
предмет его стремлений, вот
любовь его: возможность куражиться над любимой женщиной, как душе угодно!..
— Белинский пишет, что
любовь тогда чувство почтенное, когда
предмет этой
любви достоин уважения.
А я тебе повторяю, что все это орудует
любовь, да не та
любовь, что вы там сочиняете, да основываете на высоких-то нравственных качествах любимого
предмета, а это наша, русская, каторжная, зазнобистая любва, та любва, про которую эти адски-мучительные песни поются, за которую и душатся, и режутся, и не рассуждают по-вашему.
Володя и Дубков любили говорить о
предметах своей
любви (и бывали влюблены вдруг в нескольких и оба в одних и тех же...
— И для продолжительной
любви, вы полагаете, необходимою девственную невинность со стороны женщины и брак? — расспрашивал Павел, очень хорошо заранее зная мнение Неведомова по этому
предмету.
Сила
любви никак не зависит ни от взаимности, ни от достоинства любимого
предмета: все дело в восприимчивости нашей собственной души и в ее способности сильно чувствовать.
А посему ваше превосходительство не оставите обратить на сей важный
предмет ваше просвещенное внимание и в согласность сему озаботитесь сделать зависящие распоряжения, дабы в пределах вверенного вам ведомства упомянутое чувство
любви к отечеству развивалось и охранялось со всею неуклонностью и дабы превратным толкованиям были пресечены все способы к омрачению в извращению оного".
На днях наша дружеская полемика получила новую богатую пищу. В газетах появилась речь одного из эльзас-лотарингских депутатов, Тейтча, произнесенная в германском рейхстаге. Речь эта, очень мало замечательная в ораторском смысле, задела нас за живое внезапностью своего содержания. Никто из нас не ожидал, чтобы мог выступить, в качестве спорного, такой
предмет, о котором, по-видимому, не могло существовать двух различных мнений. Этот оказавшийся спорным
предмет —
любовь к отечеству.
И еще доложу вам, сударь, такой, примерно,
предмет, что сколько вот я ни бродил по свету, сколько ни знавал «особников», а истинной, настоящей то есть
любви в них не видал.
Он чувствовал, что если Настенька хоть раз перед ним расплачется и разгрустится, то вся решительность его пропадет; но она не плакала: с инстинктом
любви, понимая, как тяжело было милому человеку расстаться с ней, она не хотела его мучить еще более и старалась быть спокойною; но только заняться уж ничем не могла и по целым часам сидела, сложив руки и уставя глаза на один
предмет.
А живучи вместе, живут потом привычкой, которая, скажу тебе на ухо, сильнее всякой
любви: недаром называют ее второй натурой; иначе бы люди не перестали терзаться всю жизнь в разлуке или по смерти любимого
предмета, а ведь утешаются.
Как же ему было остаться? Мать желала — это опять другое и очень естественное дело. В сердце ее отжили все чувства, кроме одного —
любви к сыну, и оно жарко ухватилось за этот последний
предмет. Не будь его, что же ей делать? Хоть умирать. Уж давно доказано, что женское сердце не живет без
любви.
— И вы так покойны! пишете в Москву письма, разговариваете о посторонних
предметах, ездите на завод и еще так адски холодно рассуждаете о
любви!
— Да, вот это вы, нынешняя молодежь. Вы, кроме тела, ничего не видите. В наше время было не так. Чем сильнее я был влюблен, тем бестелеснее становилась для меня она. Вы теперь видите ноги, щиколки и еще что-то, вы раздеваете женщин, в которых влюблены, для меня же, как говорил Alphonse Karr, [Альфонс Карр (франц.).] — хороший был писатель, — на
предмете моей
любви были всегда бронзовые одежды. Мы не то что раздевали, а старались прикрыть наготу, как добрый сын Ноя. Ну, да вы не поймете…
Я боялся больше всего на свете того, чтобы мой
предмет не узнал о моей
любви и даже о моем существовании.
Люди, любящие так, никогда не верят взаимности (потому что еще достойнее жертвовать собою для того, кто меня не понимает), всегда бывают болезненны, что тоже увеличивает заслугу жертв; большей частью постоянны, потому что им тяжело бы было потерять заслугу тех жертв, которые они сделали любимому
предмету; всегда готовы умереть для того, чтоб доказать ему или ей всю свою преданность, но пренебрегают мелкими ежедневными доказательствами
любви, в которых не нужно особенных порывов самоотвержения.
Второго рода
любовь —
любовь самоотверженная, заключается в
любви к процессу жертвования собой для любимого
предмета, не обращая никакого внимания на то, хуже или лучше от этих жертв любимому
предмету.
Для того чтобы поддержать в себе это приятное чувство, они постоянно в самых изящных выражениях говорят о своей
любви как самому
предмету, так и всем тем, кому даже и нет до этой
любви никакого дела.
Мы пришли в нашу детскую спальню: все детские ужасы снова те же таились во мраке углов и дверей; прошли гостиную — та же тихая, нежная материнская
любовь была разлита по всем
предметам, стоявшим в комнате; прошли залу — шумливое, беспечное детское веселье, казалось, остановилось в этой комнате и ждало только того, чтобы снова оживили его.
Про мать он говорил с некоторой холодной и торжественной похвалой, как будто с целью предупредить всякое возражение по этому
предмету; про тетку он отзывался с восторгом, но и с некоторой снисходительностью; про сестру он говорил очень мало и как будто бы стыдясь мне говорить о ней; но про рыженькую, которую по-настоящему звали
Любовью Сергеевной и которая была пожилая девушка, жившая по каким-то семейным отношениям в доме Нехлюдовых, он говорил мне с одушевлением.
Они часто переменяют
предметы своей
любви, так как их главная цель состоит только в том, чтоб приятное чувство
любви было постоянно возбуждаемо.
Катенька и я оставались за чайным столом, и не помню, как Катенька навела разговор о своем любимом
предмете —
любви.
Мне же, напротив, в этом чувстве больше всего доставляла удовольствие мысль, что
любовь наша так чиста, что, несмотря на то, что
предмет ее одно и то же прелестное существо, мы остаемся дружны и готовы, ежели встретится необходимость, жертвовать собой друг для друга.
Кроме того, люди, склонные к
любви самоотверженной, бывают всегда горды своею
любовью, взыскательны, ревнивы, недоверчивы и, странно сказать, желают своим
предметам опасностей, чтоб избавлять от них, несчастий, чтоб утешать, и даже пороков, чтоб исправлять от них.
Собственно на
любви к детям и была основана дружба двух этих старых холостяков; весь остальной день они сообща обдумывали, как оформить затеянное Тулузовым дело, потом сочиняли и переписывали долженствующее быть посланным донесение в Петербург, в котором главным образом ходатайствовалось, чтобы господин Тулузов был награжден владимирским крестом, с пояснением, что если он не получит столь желаемой им награды, то это может отвратить как его, так и других лиц от дальнейших пожертвований; но когда правительство явит от себя столь щедрую милость, то приношения на этот
предмет потекут к нему со всех концов России.
— Ваше сердце так еще чисто, как tabula rasa [чистая доска (лат.).], и вы можете писать на нем вашей волей все, что захотите!.. У каждого человека три
предмета, достойные
любви: бог, ближний и он сам! Для бога он должен иметь сердце благоговейное; для ближнего — сердце нежной матери; для самого себя — сердце строгого судьи!
Успокоившись на сем решении, он мыслями своими обратился на более приятный и отрадный
предмет: в далеко еще не остывшем сердце его, как мы знаем, жила
любовь к Людмиле, старшей дочери адмиральши.
Но слушай: в родине моей
Между пустынных рыбарей
Наука дивная таится.
Под кровом вечной тишины,
Среди лесов, в глуши далекой
Живут седые колдуны;
К
предметам мудрости высокой
Все мысли их устремлены;
Всё слышит голос их ужасный,
Что было и что будет вновь,
И грозной воле их подвластны
И гроб и самая
любовь.
Ах, если мученик
любвиСтрадает страстью безнадежно,
Хоть грустно жить, друзья мои,
Однако жить еще возможно.
Но после долгих, долгих лет
Обнять влюбленную подругу,
Желаний, слез, тоски
предмет,
И вдруг минутную супругу
Навек утратить… о друзья,
Конечно, лучше б умер я!
Позитивисты, коммунисты и все проповедники научного братства проповедуют расширять ту
любовь, которую люди имеют к себе и к своим семьям и к государству, на всё человечество, забывая то, что
любовь, которую они проповедуют, есть
любовь личная, которая могла, разжижаясь, распространиться до семьи; еще более разжижаясь, распространиться до естественного отечества; которая совершенно исчезает, касаясь искусственного государства, как Австрия, Англия, Турция, и которой мы даже не можем себе представить, когда дело касается всего человечества,
предмета вполне мистического.
Христианство признает
любовь и к себе, и к семье, и к народу, и к человечеству, не только к человечеству, но ко всему живому, ко всему существующему, признает необходимость бесконечного расширения области
любви; но
предмет этой
любви оно находит не вне себя, не в совокупности личностей: в семье, роде, государстве, человечестве, во всем внешнем мире, но в себе же, в своей личности, но личности божеской, сущность которой есть та самая
любовь, к потребности расширения которой приведена была личность животная, спасаясь от сознания своей погибельности.
Так, при всё большем и большем расширении области
любви для спасения личности,
любовь была необходимостью и приурочивалась к известным
предметам: к себе, семье, обществу, человечеству; при христианском мировоззрении
любовь есть не необходимость и не приурочивается ни к чему, а есть существенное свойство души человека.
Казалось бы это логичнее всего, и теоретически проповедуют это, не замечая того, что
любовь есть чувство, которое можно иметь, но которое нельзя проповедовать, и что кроме того для
любви должен быть
предмет, а человечество не есть
предмет, а только фикция.
С стесненным, переполненным слезами сердцем я хотел уже выйти из хаты, как вдруг мое внимание привлек яркий
предмет, очевидно, нарочно повешенный на угол оконной рамы. Это была нитка дешевых красных бус, известных в Полесье под названием «кораллов», — единственная вещь, которая осталась мне на память об Олесе и об ее нежной, великодушной
любви.
Ax!.. я едва дышу… он всё бежал за мною,
Что если бы он сорвал маску… нет,
Он не узнал меня… да и какой судьбою
Подозревать, что женщина, которой свет
Дивится с завистью, в пылу самозабвенья
К нему на шею кинется, моля
Дать ей два сладкие мгновенья,
Не требуя
любви, — но только сожаленья,
И дерзко скажет — я твоя!..
Он этой тайны вечно не узнает…
Пускай… я не хочу… но он желает
На память у меня какой-нибудь
предмет,
Кольцо… что делать… риск ужасный!
Я считаю, что мои записки могут быть для них приятны и даже несколько полезны: в первом случае потому, что всякое сочувствие к нашим склонностям, всякий особый взгляд, особая сторона наслаждений, иногда уяснение какого-то темного чувства, не вполне прежде сознанного, — могут и должны быть приятны; во втором случае потому, что всякая опытность и наблюдение человека, страстно к чему-нибудь привязанного, могут быть полезны для людей, разделяющих его
любовь к тому же
предмету.
— А если „законы осуждают
предмет моей
любви“? — улыбаясь, продекламировала Даша.
— Но вы ошибаетесь, — продолжал князь. — Никакой ваш ответ не может оскорбить меня, или, лучше сказать, я не имею даже права оскорбляться на вас: к кому бы вы какое чувство ни питали, вы совершенно полновластны в том!.. Тут только одно: о вашей
любви я получил анонимное письмо, значит, она сделалась
предметом всеобщей молвы; вот этого, признаюсь, я никак не желал бы!..